Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина?Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить - это уж Бог знает! М.Ю.Лермонтов. Герой нашего времени
Юлия Шандараева
"Его пианино"
Эта история потрясла меня, до сих пор сердце мое сжимается при воспоминании о ней.
Три года назад, когда я готовилась к экзамену по музыке, мне потребовалась помощь преподавателя. Генрих Антонович любезно пригласил меня к себе домой, чтоб помочь разобрать трудное музыкальное произведение.
Был унылый зимний вечер, не было электричества как обычно в эти последние годы в Тбилиси, и мы занимались при свечах. Генрих Антонович казался грустным и встревоженным. Когда я, наконец, сыграла произведение, по мнению Генриха Антоновича удачно, он предложил сделать "перекур".
Во время отдыха он невзначай указал мне на портрет, стоящий на пианино, по всей видимости, его же работы. Я пригляделась к нему повнимательнее. В отблесках свечи с портрета на меня смотрел седой старик.
- Наверное это ваш родственник? Отец? - предположила я.
- Отец…, -задумчиво произнес Генрих Антонович. – Нет, не отец, и не родственник, хотя, наверное, намного ближе. Это мой педагог. Я боготворил его, я молился за него, он был неотъемлемой частью моей жизни, он открыл для меня музыку, он научил любить ее. Безумный старик… он бредил своим старинным пианино, он был влюблен в него и не мог без него жить. Мастерству настраивать пианино я научился у него, он посвятил меня в тайны механики фортепиано, рассказывал о свойствах дерева, о секрете извлечения звуков.
Он уехал в Израиль с первой волной эмиграции в 70-е годы. Его отъезд был ударом для меня.
Возможности увезти с собой пианино у него не было. Но он надеялся, что скоро удастся перевезти его. А пока приходилось расставаться. Перед отъездом он просил меня наведываться к нему в дом и ухаживать за инструментом. Я честно исполнял эту просьбу на протяжении многих лет пока, десять лет назад не произошло несчастье.
Меня поднял ночью звонок. Сообщили, что горит дом Давида Аркадьевича. За четверть часа я добрался на другой конец города. Меня волновало только одно: пианино. Если с ним что-то случиться это убьет моего бедного старого учителя. Я добрался до горящего дома слишком поздно. Уже провалилась часть крыши, а пламя охватило другую часть дома, ту, где стояло пианино! Пожарных не было. К дому не было возможности и смысла подходить. Соседи, столпившиеся возле него не знали, что предпринять и стояли в оцепенении. Пожар достиг своего пика, пламя охватило весь дом, казалось, что все в нем уже сгорело.
И вот, пламя стало стихать. Испуганные люди начали отходить дальше от дома, ожидая, что вот-вот рухнет крыша.
Вдруг раздался стон. Потом он стих. И вот опять повторился и стал как-то медленно нерешительно нарастать. Потом перешел в монотонный звон, моментами напоминающий женский плач, который становился все громче и громче.
- Кто там? – крикнул кто-то из толпы.
- Этого не может быть! Дом был закрыт, он пустой!!! – выкрикнул в ответ, видимо, один из соседей.
А плач перешел уже в рыдание. И ни с чем несравнимое отчаяние и боль звучали в нем. Люди застыли в тихом ужасе. Явно это был женский крик. Но как кто-то мог оказаться в горящем доме, если он был закрыт?
И, наконец, пронзительный душераздирающий металлический крик надорвался и утих.
Сердце мое опустилось.
-Это лопнула дека, - прошептал я.
Мне стало страшно, и я закричал:
-Погибло!
-Что, кто погибло? – окружили меня ничего непонимающие люди.
-…его пианино.
Утром, когда все кончилось и пожарные, увы, прибывшие так поздно, выбрасывали в грузовик обгоревшую мебель. В кузов летело пианино, вернее то, что от него осталось: запутанные оплавленные струны на лопнувшей деке.
Посоветовавшись с родственниками и соседями Давида Аркадьевича, я не стал сообщать ему ни о пожаре, ни о пианино. С этого момента закончилась наша переписка. И вот прошло десять лет. Я ничего не слышал и не знал о нем с тех пор, и внутренне ничего не хотел узнавать. Мне стыдно, я чувствую вину за то, что не сохранил, не спас то, что мой любимый педагог, мой самый уважаемый в мире человек так любил и так просил беречь!
Вчера я говорил по телефону с его племянником. Из разговора узнал, что Давида Аркадьевича давно нет. Он умер десять лет назад.
